пятница, 25 октября 2019 г.

Некоторые замечания по системе премирования

Изучая много разной литературы по теме премирования, можно заметить, что даётся много разных советов, но без конкретики когда, где и что использовать. Некоторые популизируют отдельные понравившиеся им методы, другие погружаются в нематериальную мотивацию сотрудников, а это уже серьёзная психология, на которую также нужно время: даже просто найти хорошее фото лучшего сотрудника, красиво распечатать, купить солидную рамку и повесить на видное место... Но время - тоже деньги!

Если экономиста привлекают к разработке системы премирования, то ожидают получить документ по материальной мотивации сотрудников, поэтому на этом и остановимся.

Итак, с чего начать?

Я бы посоветовал с прочтения книги "Структура в кулаке: создание эффективной организации" Генри Минцберга. Эта книга поможет определить ситуацию, в которой вы находитесь, какие от этого преимущества, какие проблемы. А также я буду использовать терминологию из этой книги.

ПРОСТАЯ СТРУКТУРА

В этой ситуации не следует тратить много времени и сил на разработку какой-либо сложной системы премирования. Эффективнее всего ограничится обычным обещанием по принципу действие-результат. Людей это очень хорошо стимулирует. Я не раз слышал истории, когда начальство пообещало повысить зарплату или дать более солидную должность, и сотрудник буквально пахал ради этого. Но эти истории рассказывают только тогда, когда всё окончилось неудачно и их обманули. Как следствие, получаем второе правило: не нарушайте обещаний. А если нарушите, то не удивляйтесь, что вас покинул сотрудник. 

МЕХАНИЧЕСКАЯ БЮРОКРАТИЯ

Готовьтесь к разработке сложной системы премирования, т.к. документ "Положение о премировании" - это локальный нормативный правовой акт, т.е. это закон внутри организации. А если в законе есть лазейки, то ими обязательно воспользуются. Нужно заранее продумать систему контроля за основными показателями. Нелишним будет изучение нормотворческой техники или привлекайте юристов к разработке положения. 
Другой момент заключается в том, что начальники структурных подразделений, для сотрудников которых разработано положение по премированию, будут очень сопротивляться этому документу, как и любому другому, который ограничивает их власть. Поэтому идеальное решение - это когда положение по премированию разработано в связке с должностной инструкцией, проведена презентация и обучение новой системе, и уволены начальники)). Тогда всё будет работать. Поверьте моему опыту. 
Не забывайте, что нет ничего идеального. Готовьтесь периодически совершенствовать положение и инструкцию. 

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ БЮРОКРАТИЯ

У меня нет удачного опыта для данной ситуации, но могу предположить, что зарплату лучше установить фиксированную, а повышать её по результатам квалификационной комиссии, получению разряда или степени. Жаль, не всегда это возможно. 
Самое простое - надбавка за стаж. 

ДИВИЗИОНАЛЬНАЯ ФОРМА

Классическое KPI и поддержка внутренней конкуренции.

АДХОКРАТИЯ

Наилучшим решением для такой структурной конфигурации будет проектное управление.
Нужно определить размер фонда премирования и кто какую долю получит в зависимости от участия. Если долгий проект, то установить промежуточные показатели, выполнение которых является основанием выплаты премии.
Наличия фонда премирования очень сильно повышает вероятность выполнения проекта. Не нужно на этом экономить, а то невыполненный проект может стоить вам ещё дороже.


Резюмируя, хочу заметить, что в практике редко встречаются чистые формы данных структурных конфигураций, поэтому реальная система премирования может быть комбинацией из нескольких видов.

воскресенье, 13 октября 2019 г.

Моделирование обмена, факторы, влияющие на её результат. Искусство торговли.


В предыдущем сообщении я рассматривал теоретический обмен с использованием ящика Эджворта. Однако, у этой конструкции есть ряд недостатков:
1. Ограничение по количеству товаров участвующих в обмене. На практике можно как покупать/продавать то, что чего не имеешь на данный момент, можно добавлять к обмену дополнительные товары и услуги. 
2. Ограничение по количеству участников.
3. Используются очень сомнительные конструкции в виде кривых безразличий, основанных на очень неустойчевом понятии "полезность", которую никак нельзя измерить. Даже закон убывающей полезности неубедителен на примере колёс для автомобиля или полезности престижных товаров. И убывающая полезность имеет смысл, если благо потребляется за раз или за короткий промежуток времени, но сразу после обмена никто сразу не потребляет все имеющиеся у себя в наличии блага. Всё же ценность товаров при обмене не так сильно зависит от количества. 
4. Не учитываются многие другие возможные факторы как транзакционные издержки, уровень доверия, ассиметрия информации и т.д.

Всё это делает данную модель непрактичной. Её никто не использует в обучении продажам/закупкам, а лишь для того, чтобы ввести студентов-экономистов в заблуждение, что торговля выгодна для всех участников, что сомнительно. 

Изучив различные материалы по искусству торговли, я выделил некоторые факторы, которые важно учитывать экономистам в своих теориях и моделях. 

Ограничения по цене
Покупатель никогда не должен говорить продавцу, сколько у него денег! Это все равно что вручить ему свой кошелек да еще вывернуть карманы в придачу. Если не можешь врать, просто молчи. Это первое правило честной торговли...


Стивен Кинг
Во время торга покупатель как правило держит в голове максимальную сумму, которую он готов потратить, а продавец минимальную сумму, за которую он готов продать. Кроме того, у покупателя может быть также ограничение по минимальной цене товара. Это особенно верно для престижных товаров, а в нашей реальности такими становятся практически все товары. Слишком низкая цена вызывает недоверие и сделки не будет. 
Замечу, что данные ограничения не константы. На них можно влиять. Например, продавец может увеличить ЧСВ покупателя, что также сдвинет для него эти ограничение по суммам:

"Каждая уважающая себя женщина достойна этой косметики"
"Солидная вещь - для солидных клиентов"
"Человек, понимающий толк в этих изделиях, не будет сомневаться ни минуту!"


Либо провокацию, которая становиться угрозой для ЧСВ покупателя:

"Возвращайтесь, когда разбогатеете"
"Это слишком дорого для вас"

На такое можно отвечать английским выражением:

"Я не настолько богат, чтобы покупать дешёвые вещи"

Опытные продавцы с одного взгляда определяют финансовые возможности покупателя - это также совет одеваться попроще, когда идёте на рынок. 

В одной небедной компании, офис был очень простой, чтобы не привлекать лишнее внимание различных органов.


Обоснование цены
На фабриках мы производим косметику, в магазинах - торгуем надеждой
Чарльз Ревсон
Искусство продавца заключается в том, чтобы придать товару ценность для покупателя. Покупатель должен понимать, за что он платит, почему цена именно такая. Замечу, что это слабо коррелирует с материальными и трудовыми затратами. Например:

часовой завод производя различные часы, оценивает их по тому, какой механизм, из каких материалов сделан ремень/браслет, корпус, стекло и т.д. Каждая деталь часов имеет свою цену  и сумма этих комплектующих определяет отпускную цену. Однако, продавец может придать дешевым деревянным часам большую ценность, чем стальным с браслетом, если покупатель ломается и не может решиться, простым доводом: зимой без куртки на морозе стальные часы отморозят руку за пару минут, чего не будет с деревянными. 

В свою очередь, покупатель может также обосновывать, что товар не стоит своей цены.
Обоснование цены - это лишь условие, чтобы сделка состоялась. 

Степень доверия

Это не менее важный фактор в торговле. Чем выше доверие, тем выгоднее условия. И наоборот. Степень доверия и обоснования цены взаимно влияют друг на друга. С одной стороны, легче обосновывать, когда тебе доверяют. С другой, если продавец излишне превозносит дешевый товар, либо не может обосновать высокую цену, то к нему будут относиться с подозрением. 
Степень доверия, само по себе ценно:

Сначала ты работаешь на репутацию, потом она работает на тебя.
—  Мы и они (Владимир Рудольфович Соловьёв)

Самое наглядное доказательство данного фактора - это получение кредита. Чем выше к вам доверие, тем ниже ставки. 
Также замечу, что это одним из факторов дискриминации людей по богатству.

Сопутствующие товары и услуги

Дополнительные "подарки" к покупке, всякие бонусы и скидочные карты - всё это сопутствующие блага. Они являются отдельным способом обоснования цены. Хитрость в том, что людям сложно определить реальную ценность сразу нескольких разных товаров и услуг.

"Если у американцев не так много слонов в личном пользовании, то лишь потому, что слонов не предлагают со скидкой на один доллар, и к тому же в рассрочку - по доллару в неделю."

Покупатели также могут использовать данный фактор, когда продавец отказывается двигаться ниже по цене. 

Прочие участники рынка

Чем больше покупателей, тем выше цена, и наоборот. Это как раз хорошо разобрано в законе спроса и предложения. 



Это неокончательный список факторов. Я вообще не уверен, что он конечен, но данным постом я хотел отдельно подчеркнуть всю многогранность даже одной простой сделки. И если их не учитывать, то все дальнейшие рассуждения будут, мягко сказать, непрактичны.
К этому списку я бы добавил фактор богатства, который я описал в прошлом посте, однако на практике его не используют. К сожалению.

Фактор богатсва в торговле

Торговля не разорила еще ни одного народа.
Бенджамин Франклин

В экономической теории принято твёрдое убеждение, что торговля улучшает общую полезность как покупателя, так и продавца. Это объясняется такой конструкцией, как ящик Эджворта. 
Напомню на примере, два человека A и B имеют определенное количество товаров X и Y. Пусть по вертикальным осям определяется количество товара Y, а по вертикальным - товара X. Из рисунка выше видно, что у А больше товара Y, а у B больше X. При текущем распределении благ (E1), кривые безразличия А и В образуют "линзу", которая свидетельствую, что они могут улучшить свою полезность посредством обмена (см. рисунок ниже).

Рассмотрим ещё один, но численный, пример. Пусть у А имеется 5 шт товара X, а у В 10 штук X и 15 шт Y. Функция полезности у обоих следующая: U=ln(X+1)+ln(Y+1). Тогда, если А меняет 2 шт X на 2 шт Y, то А улучшает свою общую полезность на 0,69, а B только на 0,0335, что довольно мало. B может свободнее действовать и требовать лучшие условия сделки. Если считать справедливой сделку, при которой оба получают одинаковое увеличение полезности, то это обмен 2 шт X, на 0,7 шт Y. Данный исход обмена наиболее вероятен.
Введём в рассмотренную ситуацию понятие богатства как сумма имеющихся благ. Тогда, А стал беднее на 1,3 единицы после обмена, а B соответственно на столько же богаче. Т.е. если до обмена B был богаче A в 5 раз, то после стал богаче более чем 7 раз.

На таком простом примере становится очевидно почему богатые богатеют, а бедные беднеют, и что торговля не делает всех участников богаче. 

среда, 9 октября 2019 г.

Дискриминация богатых

Цена на товар определяется статусом продавца и покупателя.
Аристотель

Однажды, когда Насреддина оставили за главного в местной чайхане, в нее зашли позавтракать шах и несколько его приближенных, охотившихся неподалеку. 
– У тебя есть перепелиные яйца? – спросил царь. 
– Несколько штук я точно найду, – ответил Насреддин. Шах заказал омлет из дюжины перепелиных яиц, и Насреддин побежал за ними. После того как шах и его свита поели, он взял с них сотню золотых монет. Шах был ошарашен: 
– Неужели перепелиные яйца – такая редкость в этих краях? 
– Редкость здесь не перепелиные яйца, – отвечал Насреддин, – а посещения шаха.

Турецкая народная сказка

Ценова́я дискримина́ция (англ. Price Discrimination )— это ситуация на рынке, когда один и тот же товар или услуга продается различным покупателям по различным ценам. Проведение ценовой дискриминации возможно только на рынке несовершенной конкуренции в силу наличия у монополиста власти над ценой.
Википедия


Очень удивляет ситуация, что в международной торговле относительно редкие ресурсы продаются любому покупателю примерно по одной цене. Очевидно, что с общего рынка ресурсы массово скупаются богатыми странами. Для бедных же стран использование мирового рынка ресурсов в собственной экономике становится затруднительнее. Им ничего не остаётся, только как искать у себя, чтобы такое продать ненужное. В итоге, в бедных странах развивается только добывающая промышленность. Богатые же страны, имея дешёвые ресурсы, производят разные замечательные товары и продают их всем желающим втридорога. 
Многим экономистам сразу бросается в глаза как раз наличие обрабатывающей промышленности в богатых странах, и её отсутствие в бедных. И они сразу делают вывод: "да они бедные, потому что тупенькие, не инвестировали в промышленность!" (Адам Смит, Робинсон Джеймс, Асемоглу Дарон и прочие). 
Имея практический опыт работы на предприятии, я уверенно могу сказать, что для того, чтобы какой-то более менее серьёзный завод работал, нужен институт, а может и не один, нужны огромные инвестиционные вложения. Как правило, это всё непозволительная роскошь для бедных стран. Они, конечно, пытаются что-то такое сделать, но у них обычно получается только цех для конечной сборки. Исключение - Китай, но они очень много сил потратили ради такого успеха. 

Есть другое решение - картель и ценовая дискриминация. ОПЕК - отличный пример как создавать международный картель. А ценовая дискриминация - это как раз для того, чтобы пошатнуть тренд "богатые богатеют, а бедные беднеют". Я имею ввиду, что нужно ресурсы богатым странам продавать по большой цене, а бедным - по низкой. Данная ценовая политика будет, на мой взгляд, не только прибыльна, но и гуманна и экологична! Бедные всех стран смогут улучшить своё положение, а богатые... получат ту цену, которую могут себе позволить, и уменьшат загрязнение природы.  

Эта статья не для каких-то далёких африканских стран. Она и для нас. Например, создав картель Беларуси, России и Канады, можно серьёзно повысить цены на калийные удобрения с использованием ценовой дискриминации.

Ещё раз отмечу, что цены для бедных стран на ресурсы должны стать ниже. У них должна быть возможность улучшить своё экономическое положение. Т.е. такие картели должны быть похожи на Робин Гуда. Это гуманно, это правильно, это сделает мир более безопасным и приятным для всех.  

понедельник, 7 октября 2019 г.

Экономический аргумент в пользу национализма

У нас часто жалуются на низкие зарплаты. А я этих жалобщиков спрашиваю: "какие часы бы купили? отечественные или швейцарские в десять раз дороже?"
"Швейцарские, конечно! У них нормальное качество, в отличии от наших", - отвечают.
"Вот поэтому зарплата у тебя в десять раз меньше, чем у швейцарца", - говорю я.

Что определяет спрос на товар? Первое, что придёт на ум экономисту - это цена, хотя многие обычные люди могут назвать качество. Конечно, выделяют и многие другие неценовые факторы влияющие на спрос:  цены на заменители, цены на дополняющие товары, климатические или сезонные изменения, изменение доходов покупателей и их количество, изменения в стиле, вкусах, привычках, перспективные ожидания и т.д.
По своему опыту я с уверенностью могу утверждать, что экономисты-теоретики переоценивают цену и недооценивают субъективную оценку товара покупателями. Это наиболее верно для престижных товаров, которые имеют как правило наибольшую добавочную стоимость. Не сравнить же цены на продукты питания и предметы роскоши. И ещё вопрос, где больший труд был затрачен, на обычный хлеб или на брендовые носки! Хотя их цена совершенно несопоставима. 
Также очевидно, что на субъективную оценку сильно влияет репутация страны-производителя этого товара. Чем выше, тем больше спрос на национальный продукт, который можно продавать с бОльшей наценкой. А если репутация на нуле, то продавать будут по цене близкой к себестоимости. Это очень важно, т.к. разница в ценах даже не в разы. Она кратная!

Это также один из ответов, почему немцы и японцы так быстро оправились после войны. Они просто предпочитали своего производителя, чем зарубежного.

Вывод: государству нужно уделять особое внимание престижным товарам. Требовать качество от производителей. Субсидировать рекламу товаров собственного производства. Пропагандировать покупать белорусское) Последнее делается, но не так, как следовало бы. Люди подходят к полке с надписью "Купляйце беларускае", только когда жалеют/не имеют деньги на дорогое импортное.
Дискредитировать импортное. Это очень просто. Hugo boss, например, одевал фашистов и использовал труд пленных. И распространяем утверждение: "Покупаешь Hugo Boss - поддерживаешь фашизм." Или всякие Гуччи можно, да и нужно, приравнять к гейской пропаганде. Также: "кто носит фирму Адидас, тот настоящий пидорас" и т.д.
Ну и самой власти нужно подавать пример: отдыхать в стране, детей отправлять учиться в минские ВУЗы, носить костюмы, часы и обувь белорусского производства.  

Важный момент, если пойти по этому пути, то нужно строго следить за качеством и репутаций собственных товаров. Нельзя допускать предпринимателям наживаться на бренде "белорусское" выпуская низкокачественный продукт. Нужны отдельные котлы в аду статьи в уголовном кодексе для таких хитрецов. 

Как стать богатым?

Так много всяких советчиков, которые спекулируют на эту тему и дурят людей, что я решил открыть этот Великий секрет: богатыми могут стать только монополисты. 
Всё) вот он ответ.

Как видите, никакого секрета в богатстве нет. Ну а для тех, кто сомневается в этом ответе, я объясню ниже.

Чуть ли не с самого начала изучения экономической теории определяют такие понятия как монополия и конкурентный рынок. Если просто, то разница в том, что при монополии имеется один продавец и он волен устанавливать любую цену, тогда как на конкурентном рынке много продавцов и каждый отдельный из них никак не продаст дороже рыночной цены свой товар . И только при монополии можно получать прибыль выше средней.

Тогда другой вопрос: как стать монополистом?

Есть много решений:
1) предложить рынку нужный и уникальный продукт. В этом случае нужно обязательно постараться лишить возможности другим составить вам конкуренцию - запатентовать всё, что только можно. "Важно не войти на рынок, а закрыть за собой дверь"
2) стать посредником между конкурентным рынком и покупателями. Примеры: Ост-Индская компания, многие розничные сети.
3) уничтожить конкурентов. Да-да, физически.
4) создать в сознании потребителей образ уникальности вашего продукта. Как это сделать написано в любом учебнике по маркетингу.
5) добиться эксклюзивных преимуществ у правительства. Например, государственные стандарты, лицензирование и прочие законодательные средства. 
6) сговор со своими конкурентами.
7) тупо победить всех своих конкурентов в честной борьбе, но тут берегитесь антимонопольного законодательства. 

Вы скажете: ну ок, и что обычному человеку в таком случае делать? Как ему разбогатеть, если он не собирается становиться бизнесменом? 
Ответ: советы подобны, что и для фирмы. Уметь делать что-то уникальное (артисты, спортсмены, нейрохирурги), требовать лицензирование своей деятельности (главные бухгалтера, аудиторы), казаться работодателю очень ценным или организовать профсоюз.

И на уровне государств, всё то же. Монопольное положение страны на мировом рынке - это главный фактор экономического роста и богатства. 

Отмечу, что я далеко не первый и не последний, кто открывает этот "секрет".

понедельник, 15 октября 2018 г.

Об этике толковании коммуникации (перевод)

Ссылка на оригинал: http://repository.upenn.edu/cgi/viewcontent.cgi?article=1284&context=asc_papers


Об этике толковании коммуникации

Клаус Криппендорфф
Школа коммуникации Аннанберга
Университет Пенсильвании, kkrippendorff@asc.upenn.edu

Аннотация

Рисуй других как себя.

Парадигматический диалог


Для меня, «парадигматические диалоги» могут значить, первое, диалоги о парадигмах, научный дискурс о различных подходах к коммуникационному исследованию. Под названием Парадигматология, Магоро Маруяма (1974) уже пытался делать такие сравнения как «меж-дисциплинарные, меж-профессиональные и меж-культурные коммуникации» и мне не нужно повторять здесь его работу. «Парадигматические диалоги» могут означать, второе, дебаты среди научных представлений различных парадигм и я предполагаю, что это определение используется на протяжении большого количество заседаний Гавайской конференции. К счастью или нет, формат статьи с одним автором не поддался такой интерпретации. «Парадигматический диалог» может также означать, третье, объединение различных парадигм, возможно, чтобы показать, что парадигматические различия являются искусственными, а полемика значительнее содержания, поиска объединяющего ядра истины. Это определение я хочу взять как отправную точку для своего собственного предположения, поскольку считаю, что сложно, если не невозможно, преодолеть истинные парадигматические различия. 

Согласно Томасу Куну, парадигма - это единая 
(а) методология, т.е. формальные правила научной практики, 
(б) научные задачи, которые решаются на фоне 
(в) консенсуса в том, что считается приемлемым объяснением, 
т.е. который требуется для решения научной задачи. Возможно, самым важным свойством парадигмы является то, что она содержит своё собственное обоснование. Это определяет рациональность, объективность, ставят критерии истинности с помощью рациональных процедур и препятствует необъективным и ложным идеям проникать в науку, порожденную этой парадигмой. Парадигмы являются самогерметизирующимися в том смысле, что никакие эмпирические данные, признанные приемлемыми в рамках парадигмы, не могут оспорить ее достоверность.

Парадигмы, которые принимают ту же методологию, научные задачи и объяснения соизмеримы, и диалог между соизмеримыми парадигмами является, согласно Томасу Куну, нормальным дискурсом. Такой дискурс имеет эффект укрепления и развитие научной практики в любой «парадигме», и можно утверждать, что соизмеримые парадигмы не совсем разные.

Между несоизмеримыми парадигмами, теория коммуникации является, согласно Куну, либо ненормальной, либо революционной. Она ненормальна, если принятая парадигма преуспевает не только в защите себя от конкурирующей парадигмы, но более этого и в представлении последней как иррациональной, недействительной, субъективной, недостойной или глупой. Теория коммуникации является революционной, если принятая парадигма утупает, является превосходящей или превосходится конкурирующей парадигмой, требуя радикальной (в смысле перехода к ее «корням») переформулировки и нового консенсуса по методологии, научным задачам и решениям. Таким образом, если говорить о действительно разных, то есть несоизмеримых парадигмах, диалог парадигм в смысле сближения парадигм или их гармонирование невозможно.

Ввиду этой невозможности я позволю себе интерпретировать «парадигматические диалоги» в четвертом значении и предлагаю новую парадигму для теорий коммуникации, если не для социальных наук в общем, парадигму, которая коренится возможности диалога.  Я считаю, что мы являемся свидетелями появления многих трещин в основах признанной и слишком натуралистической парадигмы, которые представляют эту принимаемую точку зрения в некотором роде шаткой и предлагают революционные изменения, которые могут быть неизбежными, если не своевременными. Я убежден, что наш (предпарадигматический, т.е. наивный) опыт в теории коммуникации приводит к новой парадигме и что исследователи коммуникации являются или могут быть авангардом этой парадигматической революции. На этом этапе моё собственное понимание этой новой парадигмы ограничено и моё предложение обязательно очень предварительное.


Поскольку парадигмы не оспариваются и не доказываются, я приглашаю вас поучаствовать в эпистемологическом путешествии. Оно влечет за собой создание со мной реальности, мира, который существующую парадигму может считать полностью выдуманной (в значении несуществующей, недостойной изучения, сумасшедшей или возмутительной), включая её так же, как применяя её в вашем собственном опыте, в частности в коммуникации с другими, а затем, спрашивая, являются ли следствия такого нового мира более легким осознанием человеческих желаний, чем те, что в принятом мире. В конце тура, надеюсь, вы обнаружите, что воображаемый мир, который я создал, окажется не таким уж мнимым, и что дизайн принципов построения этой реальности применимы не только к пониманию теории коммуникации как диалога, но и к научным практикам приобретения знаний о людях, обществе, и, если вам нужно рассматривать её[реальность] отдельно, к природе.

Существующая парадигма


Разум получает свои ограничения не от природы, а от собственных предпосылок. 
(Иммануил Кант)

Чтобы охарактеризовать современную парадигму, с которой новая должна контрастировать, позвольте мне начать путешествие с некоторых метафор использующихся в нашей научной практике. Прошлые писатели в философии и лингвистики предположили, что метафоры играют центральную роль в языке, мышлении и действии (Ортни, 1979; Сакс, 1979; Лакофф и Джонсон, 1980, 1987; Салмонд, 1982) и что они могут предоставить ключ к реальностям, в которых живут и работают их пользователи. 

Научный дискурс, кажется, сильно полагается на агрикультурные метафоры. Анна Салмонд (1982) назвала эту метафору «Знания как просторы». В самом деле, мы делим знания на различные поля, в которых мы работаем, мы определяем области изучения, пытаемся рисовать границы и защищать нас от вторжения тех, кто не должен иметь дела там, где мы уже находимся. Некоторые поля плодородны и дают урожай понимания, другие приносят меньше плодов и работа в них является бесплодной. С такими агрикультурными метафорами связаны другие, называемые «пониманием как зрение». Мы занимаем позицию в области, имеем взгляды или точки зрения, выбираем межу микро или макроскопической перспективами, более пристально смотрим на вещи, фокусируемся на проблемах, включая в себя широкий спектр явлений, или подходим к проблеме с открытым разумом. Общим для этих метафор является то, что реальность существует отдельно от научного наблюдателя. Пока работа является в безусловном возделывании поля и в сборе её плодов, природа плодов регулируется другой метафорой, которую Салмонд называет «факты как натуральные объекты». Наши исследовательские отчеты относятся к фактам как к весомым, твёрдым, железным или осязаемым. Факты бывают прямыми, исходными, простыми и незамутнёнными.  Факты ищутся, получаются, находятся, добываются, собираются с поверхности или открываются, раскрываются, раскапываются. Как только наблюдатели получили такие естественные и предметоподобные факты, они могут сортировать их, взвешивать их, уравновешивать их, организовывать их, сводить их в таблицы, сохранять их, смотреть на них, описывать их, записывать их и обрабатывать их в форме данных. 

Вдобавок, метафоры подобные «понимание как зрение» и «факты как натуральные объекты» не только отделяют исследователей от того, что они исследуют, но также обеспечивают метафорическое обоснование понятия «объективности». Факты являются объективными, когда они открываются в своей природной форме и естественной среде. В ежедневных разговорах, утверждение «это факт» убивает все вопросы о достоверности для фактов, которые считаются неотъемлемо не отрицаемыми, бесспорными, неопровержимыми, говорящими сами за себя и не могут быть подвержены сомнению или обсуждению. В научном дискурсе, эта априорность и независимое физическое существование делает факты и всё вытекающее из них «объективными». Исследование, буквально «повторный поиск» или «повторная экспертиза» научных фактов, обнаруживает, открывает, раскрывает или выявляет незамутненную истину – как вскрытие плода – и показывает, предоставляет или описывает её объективное ядро. 

Последовательное использование таких выражений в ежедневном разговоре также, как и в научном дискурсе, характеризует работу экстремально мощных парадигм, которые управляет производством знаний в обществе, направляет большую часть социальных исследований, контролирует практически всё изучение человеческой коммуникации и должны быть хорошо обслужены существующими институтами. 

Я предполагаю, что ключ к этой существующей парадигме лежит в метафорическом основании объективности, в концепции предметоподобных объектов существующих отдельно и независимо от научных наблюдателей. Кажется, что два основных положения характеризуют его онтологические обязательства. Первый располагает объекты научного исследования в уникальной области, в которой они могут быть найдены, выделены и упомянуты. Оно говорит: 
НАБЛЮДАТЕЛИ ДОЛЖНЫ ПРИНИМАТЬ ТОЛЬКО ОДНУ РЕАЛЬНОСТЬ. 
Несмотря на то, что исследователи могут выбирать среди различных областей в этой реальности – метафорически, среди специализированных сфер, которым уделяется внимание – независимо от того, какое поприще выбрано, никакие два объекта не могут считаться занимающими одно и то же пространство внутри него, так как ни один объект не может быть задуман как две разные вещи одновременно. В конечном итоге следует, что одна вселенная даёт только одно уникальное объяснение, а противоречащие друг другу доказывают предубеждения в восприятии, которые должны быть исправлены любой ценой. (Доказательство дискомфорта из-за сосуществования и из-за последующих усилий по унификации частицы и волны, которые формулируют теории света, которые даже не привели к противоречивым предсказаниям). Хайнц фон Фёрстер (Heinz von Foerster, 1979) сформулировал вторую предпосылку этой доминирующей парадигмы наиболее красноречиво: 
НАБЛЮДАТЕЛИ НЕ ДОЛЖНЫ ВХОДИТЬ В ИХ ОБЛАСТЬ НАБЛЮДЕНИЯ. 
Это просто влечет за собой обязательство научных наблюдателей описывать мир как есть, независимо от акта наблюдения.

Хотя я стараюсь избегать больших имен для различных форм -измов и известных философов науки, совершенно очевидно, что онтологическое обязательство, связанное с этими предпосылками, является по существу логическим позитивизмом, который считает, что все знания основанные на элементарных ощущениях, через которые мир раскрывает свою структуру и представляется наблюдателю как тем, чем он «на самом деле» является. Энтони Гидденс (в этом издании) предпочитает термин «натуралистическая парадигма» ссылаясь на то же самое, и я не спорю с этим. 

Прежде чем приняться за теорию коммуникации в своей аргументации, позвольте мне показать, как полученной парадигме удалось избежать проблем, с которыми она сталкивалась путём ухода за приемлемые пределы для обычного научного исследования, в пределах которой выжили две основные предпосылки. Два ограничение, которые я упомяну, это принцип неопределенности Гейзенберга и теория логических типов Бертона Рассела. Третий, критерий фальсификации Карла Поппера, будет упомянут позже. 

Принцип неопределенности Гейзенберга признаёт, что в квантовой физике каждое измерение требует обмена энергией, что нарушает естественное состояние измеряемого объекта и утверждает, что невозможно одновременно измерять положение и скорость атомных частиц с произвольной точностью. Принцип имеет место в микромире квантовой физики. Возможно, он менее ограничен в повседневной (макро) физике, включая астрономию, где акт наблюдения не может существенно изменить то, что наблюдается, но он, безусловно, имеет свой эквивалент в социальных науках, где влияние наблюдателей является правилом, а не исключением. Обобщение этого принципа может утверждать: чем больше акт наблюдения (измерения) влияет на объект в наблюдаемых (измеряемых) переменных, тем больше будет неопределенность относительно того, что наблюдается (что показывают измерения), свойств невозмущенного объекта или эффектов его наблюдения (измерения). Другими словами, чем больше наблюдатель исследует или запрашивает данные, представляющие интерес, тем меньше информации будут содержать эти данные о том, каким был объект перед тем, как началось наблюдение.

Обратите внимание, что принцип неопределенности Гейзенберга и его обобщение полностью изложены в рамках существующей парадигмы. Он принимает нормальные онтологические обязательства и особенно поддерживает традиционный идеал объективности как точное представление наблюдаемых фактов. Нигде принцип не подрывает или не оспаривает существующую парадигму, но он доказывает, что она очень ограничена, заявляя, что объективность недостижима, когда наблюдение (измерение) не является строго односторонним процессом.

Одним из скрытых следствий этого парадигматического ограничения является то, что только те эмпирические ситуации подходят для научных наблюдений, в которых научные наблюдатели могут заверить себя и других, что они не вмешиваются в их область наблюдения. В самом деле, исследователи, работающие в рамках этой парадигмы, прилагают большие усилия для сохранения отдельной, естественной и незагрязненной реальности, даже когда становится очевидным, что это сложно. Наши учебники обращают внимание на опасность экспериментальных предрассудков, часто демонстрируемый случай, в котором предубеждения и намерения, даже незначительной части персонала лаборатории, могут тайно влиять на результаты научных экспериментов. Мы опасаемся методологических предубеждений, возможности того, что данные могут включать в себя измерение артефактов или быть изменены выбором методов исследования. Мы также стараемся избегать известных предрассудков интервьюеров, влияния характера интервьюера, ситуаций интервьюирования и способов опроса на качество записываемых ответов. Широко распространенное использование ненавязчивых мер (Webb, et al., 1966) в социальных науках, контент-анализ, например, предпочтительнее экспериментов с объектами, опросов и полевых исследований, в которых люди вынуждены реагировать на манипуляции наблюдающего ученого, указывают на тот же вывод. Чтобы сохранять существующую парадигму, необходимо исключать из научного проникновения все ситуации, в которых наблюдатели принимают непосредственное участие или в которых они являются её составной частью. Это особенно актуально во всех ситуациях, в которых приобретение знаний и практические действия идут рука об руку, например, в психиатрической работе, в управлении, в развитии сообществ, в политическом общении и, конечно, диалоге.

Следствие принципа Гейзенберга кажется менее убедительным, но тем не менее частым механизмом проекции. По какой-то причине ученым кажется более естественным признавать своё собственное предпочитаемое (или в соответствии с существующей парадигмой, предписанное и, следовательно, считающееся наиболее «естественным») отношение от реальности в отношениях между вещами, людьми или организациями, которые они пытаются описать. Прогнозирование парадигматически предписанной односторонней коммуникации от невозмущенной реальности к ее наблюдателю, неудивительно, что большинство коммуникационных моделей также односторонние в том смысле, что они начинаются с отправителя и заканчиваются эффектами на получателе и тем самым приравнивают связь с контролем. Большинство причинно-следственных моделей также линейны, связывая исходные условия с последующими событиями. Чтобы обеспечить такую «чистую» одностороннюю причинность, учебники в статистике учат нас всегда различать независимые и зависимые переменные или предиктор и критерии независимости. Модели ввода-вывода, независимо от того, описаны ли их ящики в терминах логических сетей, матриц перехода, преобразования или производственных функций, имеют тенденцию быть однонаправленными. И анализ данных, кодирование и перевод обычно рассматриваются как отображение из сферы к его кругу. Преимущество односторонних процессов также приводит к множеству метафизических экстраполяций. Когда вы ищете причины причин, причины причин причин и т. д., легко привести к «недвижимому движителю» Аристотеля. И когда человек ищет последствия последствий, что естественно ведет к конечным целям, к которым все, кажется, сходится.

Второе парадигматическое ограничение раскрывается в «Теории логических типов» Рассела (Уайтхед и Рассел, 1910). Теория была изобретена, чтобы буквально положить конец двум тысячам лет неловкому озадачиванию парадоксами в логике, математике и совсем недавно в социальных науках. В научном сообществе парадоксы всегда были источником интеллектуальных развлечений, но воспринимались не всерьёз. Например, лгал ли или говорил правду Эпимендес, критский философ, когда утверждал, что «все критяне лжецы»? Может ли команда «не подчиняться этой команде» быть исполнена? Что значит фраза: «Я не говорю с тобой»? Логические противоречия действительно лишают язык его описательной силы, но парадоксы, кроме того, вводят зацикливание: когда кто-то верит, что Эпимендес говорит правду, это приводи к выводу, что он должен лгать, и когда кто-то признает, что он лжец - к выводу, что он говорит правду и т. д. Утверждения такого рода по праву называются порочными и не могут быть допущены к вводу в парадигму, приверженную концепции единой и независимой от наблюдателя реальности.

Рассел четко осознавал самоотносимость этих парадоксов как главного злодея этой проблемы. Действительно, Эпимендес сделал заявление о критянах, но, будучи самим критянином, он сделал заявление, утверждающее свою собственную недействительность, тем самым ссылаясь на нескончаемый порочный круг чередующихся утверждений. Но философия Рассела также сделала теперь привычное онтологическое обязательство, что реальность уникальна, находится вне ее наблюдателя и проявляется через ощущения наблюдателя. Язык, чтобы иметь смысл, должен тогда всегда описывать что-то другое, кроме самого себя, в конечном счете, ощущения наблюдателя. Вместо того, чтобы преодолеть самоотносительный характер языка, Расселл капитулировал к своим философским обязательствам и изобрел запретительную теорию логических типов, которая гарантирует, что утверждения на одном логическом уровне ссылаются только на вещи (высказывания) на более низком логическом уровне, тем самым вычеркивая все циклические трактовки из разумной обеспокоенности пытливых ученых.

Теория логических типов не только исключает существование парадоксов, но также объявляет бессмысленными все представления, которые имеют самоотносимость к своим корням: концепция наблюдателей как активных участников в их собственных делах, представления о самоорганизации, самоопределении, автономных и диалектических процессах, все из которых включают самосоставляющие или самопротиворечивые цикличные относимости. Исключение большого количества явлений, особенно в социальном мире, из научного обзора, просто для сохранения основ существующей парадигмы, которую помогла создать работа Уайтхеда и Рассела, было довольно резкой мерой и демонстрацией высшей власти: торжества доминирующей парадигмы в нашем научном предприятии. В недавней работе (Krippendorff, 1984) я мог связать морфогенез и структурный рост в познании, в обществе и в научных трактовках с возникновением и успешным разрешением парадоксов. Исключение существования парадоксов показывает, что существующая парадигма больше не способна испытывать обстоятельства, способствующие структурной экспансии, тем самым отмечая собственные пределы роста.

Теория логических типов имеет несколько скрытых последствий, наиболее очевидным из которых является ее исключительно справочное использование языка, наблюдения и измерения. Язык описывает объектный язык и, в свою очередь, описывается метаязыком, который, в свою очередь, описывается мета-метаязыком и так до бесконечности. Тот факт, что Гедель ограничил это теоретически бесконечное расширение, редко встречается в научной практике. Более примечательным последствием является связанное предпочтение иерархии вещей, понятий, людей и социальных форм. Например, значения, которые задуманы для учета и, следовательно, относятся к тому, как кто-то решает среди альтернатив, затем должны быть помещены в логический тип выше, чем решения, которые они определяют. Для учета решений между соответствующими значениями требуются значения более высокого порядка и для учета их, требуются значения еще более высокого порядка и т. д. Это приводит к иерархическим расширениям, никогда не достигающим замыкания, кроме как в каком-то универсальном принципе, таком как особый бог. Или социальный контроль, который подразумевает способность одного человека предписывать то, что должен делать другой, ставит контроллера на логический уровень выше, чем контролируемого, и немедленно способствует описанию социальных организаций в иерархических терминах и определению конечной ответственности над этой иерархией. Фашистский характер этой социальной формы следует упомянуть, хотя и мимоходом. Многие теоретики систем, работающие в рамках существующей парадигмы, фактически приравнивают системы с иерархическими формами организации (например, Миллер, 1978) и находят иерархии в организации Вселенной (галактики, содержащие солнечные системы, содержащие планеты, содержащие ...), в организации научные дисциплины (философия-> теоретические науки-> прикладные науки-> ...) в организации живых существ (например, система классификации Линнея) и т. д. В сочетании с онтологическим обязательством этой парадигмы Теория логических типов Рассела заставляет социологов, которые наиболее явно запутаны в социальном использовании языка, считать, что иерархии являются наиболее естественными формами организации и исключать все циркулярные и автономные формы из их законного интереса или делает отчеты о таких формах бессмысленными.

В итоге, принцип неопределенности Гейзенберга устанавливает ограничение на то, что можно наблюдать в рамках существующей парадигмы. Теория логических типов Рассела изгоняет те цикличные формы, которые разрушали бы его основы. Обе делают эту парадигму довольно ограниченной, по крайней мере, для меня, и я удивляюсь, почему так много исследователей в области коммуникации придерживаются её в своей повседневной работе.

Теории коммуникации


Чтобы дать какое-то «содержание» моему предложению, позвольте мне начать с истории Дзэн. Она показывает, возможно, немного экстремальной, вид опыта, с которым, как я считаю, мы сталкиваемся, когда общаемся с другими, будь те друзья или незнакомцы, или будь мы в поисках изменений или всего лишь внимательные наблюдатели. Я бы очень надеялся, что опыт, который расскажет история, прольёт свет на нашу двойную роль как обычных коммуникаторов, и как исследователей в области коммуникации, позже я не буду делать никакого различия между ними, кроме уровня осведомленности, навыков наблюдения, критических способностей и социальной ответственности, которые мы должны утвердить для себя.

История такова:
Ученый диалог за ночлег.
Любой странствующий монах мог остановиться в дзенском храме при условии, что он в споре о Буддизме победит тех, кто живет в этом храме. Если же он будет побежден, ему придется уйти.
В одном храме на севере Японии жили два брата монаха. Старший брат учился, а младший был дурачком, да и к тому же еще и одноглазым. Однажды к ним зашел странствующий монах и попросил жильё, предложив, в соответствии с обычаем, побеседовать о возвышенном учении.
Старший брат, уставший от занятий за день, велел младшему выступить вместо себя.
"Иди и требуй диалога в молчании", — предостерег он его.
И так, младший брат и странник пошли к святыне и сели.
Вскоре странник поднялся, подошел к старшему брату и сказал: "Твой младший брат удивительный парень. Он победил меня."
"Перескажи мне диалог,"- попросил старший брат.
"Сначала, — сказал странник, — я поднял один палец, символизируя просветленного Будду. Тогда твой брат поднял два пальца, символизируя Будду и его учение. Я поднял три пальца, символизируя Будду, его учение и его последователей, живущих гармонической жизнью. Тогда твой брат потряс сжатым кулаком у меня перед лицом, указывая, что все три произошли из одной реализации.
Таким образом он победил, и я не имею права оставаться здесь."
С этими словами странник ушел.
"Где этот парень?" — спросил младший брат, вбегая к старшему.
— Я понял ты выиграл спор.
— Ничего я не победил. Я хочу поколотить его.
— Расскажи мне, о чем вы спорили, — попросил старший брат.
— Ну, минуту он смотрел на меня, потом поднял один палец, оскорбляя меня намеком на то, что у меня один глаз. Так как он странник, то я подумал, что мне надо быть повежливее с ним. Поэтому я поднял два пальца, поздравляя его с тем, что у него два глаза. Тогда этот грубиян и негодяй поднял три пальца, намекая на то, что на нас двоих у нас только три глаза. Тогда я взбесился и собирался ударить его, а он убежал. На этом все кончилось.
(Reps ,  undated:  28-30)
Что мы можем узнать из этого? Во-первых, каждый коммуникатор живет в совершенно иной реальности. Во-вторых, нет недопонимания несмотря на отсутствие когнитивного обмена. В-третьих, информация циркулирует между двумя спорщиками и этим взаимодействием или изменением, следует сказать, создает знания, которые заставляют путешественника уйти. Я вернусь к деталям этой истории, но хочу сначала спросить, что исследователь по коммуникациям, работающий в рамках натуралистической парадигмы, мог бы узнать из инцидента, чьим участником он был.

В позиции спорщика этот исследователь по коммуникации должен будет рассматривать диалог как опыт, который загрязнен личными и субъективными элементами, которые полученная парадигма не может признать в качестве основы для доказательства. Пытаясь быть объективным, он может не знать, что это его собственная интерпретация ситуации, которая меняет намерения другого, что заставляет его путать то, что он видит, с тем, что происходит «на самом деле». Осознавая свою заинтересованность в результатах обсуждения, его оценки будут субъективными. И, будучи вынужденным взаимодействовать со своим оппонентом, активно влияя на то, что он наблюдает без сопоставимого контроля, нарушает требование беспристрастного наблюдения и не дает экспериментальной основы для обобщений. Наконец, «твердые факты», которые он мог записать на камеру, например, последовательность «один палец, два пальца, три пальца, кулак» ничего не говорит о том, почему путешественник ушел, а молодой монах остался сердитым. Другими словами, если этот нормальный исследователь по коммуникации в конечном итоге бредит, как вероятно путешественник, о блестящем одноглазом монахе, которому он проиграл дебаты, ему придется говорить как обычный человек. Поведенческий ученый должен был бы вычесть почти все, что может быть значимым для вовлеченных, рассказать интересный анекдот в лучшем случае, но ничего не внести в теорию человеческого общения.

Предположительно, нашему исследователю по коммуникации будет более комфортно в позиции старшего брата, который, будучи посредником, через которую раскрывается история, напоминает образ объективного, обособленного и превосходящего наблюдателя, положение, которое получила принятая парадигма. В некотором роде старший брат создает «эксперимент», прося двух других монахов дебатировать (в молчании) и получая от каждого «ответ» в виде отчета о том, что произошло. Но, поскольку наш исследователь по коммуникации не может представить себе существование множества реалий - даже в этом случае каждый участник дискуссии утверждал, что его версия является фактом, а в истории дзэн не представлены суждения о том, кто прав -- онтологические обязательства склоняют ему толковать доклады двух дебатов как два разных толкования одних и тех же фактов. Однако, поскольку он сам не соблюдал эти предполагаемые факты, чтобы сохранить эту парадигматически требуемую форму объяснения, ему придется вывести реальность из этих отчетов и провести различие между фактами и интерпретациями или между объективной ситуацией и их субъективными размышлениями. Выявление таких различий и приписывание предубеждений им явно подразумевает натуралистическую парадигму и показывает, что внешний наблюдатель находится в положении, позволяющее видеть мир так же, как и отрицать эту способность наблюдаемых. Мы можем отбросить всю историю как простую художественную литературу, но мы также можем спросить себя, являются ли факты связанными с самими лингвистически явными трактовками, а для старшего брата - лингвистически раскрытыми интерпретациями этих трактовок, как бы, каждой составляющей различных реалий, через которые коммуникация имеет смысл. Я предполагаю, что полученная позиция наблюдателя приведет к многочисленным трудностям понимания, которые не могут быть решены в рамках существующей парадигмы. Односторонняя претензия к объективности со стороны научных наблюдателей, за исключением наблюдаемым другими наблюдателями, является особенно неприемлемой позицией.

Ясно, что должно быть что-то не так в парадигме, которая так слабо подходит для создания знаний о человеческом общении и создает для себя столько эпистемологических проблем. Позвольте мне прямо предположить, что вековая концепция единой реальности и запрет на то, чтобы научные наблюдатели вошли в сферу их наблюдения, должны быть удалены из нашей научной практики и заменены другими, более эмпирически менее ограничительными и этически более приемлемыми императивами. В дальнейшем я предлагаю пять императивов, эстетический, эмпирический, самоотносимый, этический и социальный императив. Они представляют собой не коллекцию, из которой можно выбрать одно, а не другое, а интегрированное целое, систему, которая поддерживает сама себя и сама определяет парадигму в своем собственном праве. Само собой разумеется, я нахожу эту парадигму гораздо более привлекательной, чем та, которую она, надеюсь, оспаривает и заменяет. Позвольте мне рассмотреть эти императивы одну за другой и раскрыть их смысл, имея в виду предварительный характер моего предложения.

Эстетический императив


Эстетический императив совершенно невинно читается:
ТРАКТУЙТЕ СВОЮ СОБСТВЕННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ
и намеренно неоднозначно, поскольку это означает, что «чтобы видеть, что мы должны участвовать в толковании реальности», и «то, что мы видим, - это реальности, которые мы истолковали». История Дзэн иллюстрирует это с большой ясностью.

По-видимому, каждый коммуникатор действительно живет в совершенно разных реальностях. Мы должны уважать этот эмпирический факт. Каждый из них истолковал индивидуально согласованный диалог, который дает смысл последовательности индивидуальных переживаний. Если бы старший брат тоже наблюдал за молчаливыми дебатами, он, возможно, придумал собственную версию. Здесь нет вопроса о том, кто прав, а кто не прав. Каждый из них чувствует свои собственные действия и переживания и делает это в своих собственных условиях. В глазах старшего брата мы наблюдаем существование не вселенной, а «двойной-вселенной». И если реальность старшего брата и других возможных наблюдателей будут добавлены, мы должны признать существование мультивселенной идео-типичных и тонко связанных реальностей.

Кроме того, «вещи», которые были учтены в отчетах обоих участников, не являются объективными ни в самих отчетах, ни отдельно от них. Каждый представляет свои собственные действия и свой собственный опыт после этих действий, и они вводятся в собственное толкование диалога. Несмотря на то, что некоторые слова используются в обоих отчетах, например, «один палец», «два пальца» и т. д., они играют разные роли в этих толкованиях. Я предполагаю, что независимо от того, что увидено, всегда предшествует или просматривается трактовка, которая влечет за собой определенные ожидаемые восприятия. В рассказе суть этих трактовок - чередующаяся последовательность невербальных знаков, в конечном счете решающих, может ли незнакомец остаться или должен уйти. Ни один из двух отчетов не является более объективным, чем другой. У старшего брата есть два текста для сравнения, и привилегия этого сравнения не ставит его выше способности двух дебатеров трактовать свои собственные реалии.

Существует множество биологических примеров, когда видение и трактование идут рука об руку. Слепое место в нашей сетчатке демонстрирует, что мы не пропускаем то, что мы не можем ощущать, и мы составляем, хотя и неосознанно, то, что, по нашему мнению, должно быть там (фон Фёрстер, 1981: 288-289). Бинокулярное зрение помогает объяснить, почему нервной системе пришлось фактически изобрести третье измерение, чтобы справиться с конфликтующими изображениями в наших двух сетчатках (Bateson, 1979: 77-79). Эксперименты с цветовосприятием не выявили очевидной корреляции между спектром света, отраженного от объектов, и цветами, которые мы воспринимаем как внутреннее свойство их поверхностей, но замечательным механизмом, посредством которого создается опыт цвета (Brou, Sciascias, Linden and Lettvin, 1986 ). Так называемые цветовые иллюзии возникают из-за ошибочной концепции зрения как своего рода оптической системы для точного представления того, что находится перед чьими-то глазами. Новые исследования нейронной организации восприятия настойчиво указывают на то, что все, что мы видим, в значительной степени вырабатывается изнутри мозга, продукт активных, итеративных и полуавтономных когнитивных процессов, которые имеют собственную жизнь. Цикличное трактование реальностей в значительной степени эволюционирует из собственной истории трактовок, порой возмущенной внешними ощущениями (Varela, 1984). Я упоминаю здесь биологические идеи из-за широко распространенной зависимости от фотографических метафор, объясняющих зрение с утверждением, подразумевающим, что мы манипулируем изобразительными представлениями о существующей реальности в нашем мозгу. Такие концепции неспособны объяснить то, что кажется уникальной особенностью человеческого познания: автономию его трактовок в соответствии с неуловимыми непознаваемыми возмущениями. 

В социологии идея о том, что знания социально истолкованы и управляются процессами, вытекающими из коллективной истории этих трактовок, не нова. Однако ранние сторонники этой социологии знания Бергер и Лакманн (1966), например, тщательно ограничивали свой интерес социальной реальностью, в которой история рассматривается как наложенная и определенная поверх материальной реальности, понятие Маркса об идеологической надстройке, например, таким образом, избегает вопроса о том, насколько глубоко эта трактовка проникает в человеческое существование. Недавние исследования в социальной психологии (Gergen and Davis, 1985; Harre, 1986) идут дальше и предполагают, что человеческие эмоции, которые мы обычно считаем биологическими, инстинктивными и, следовательно, непроизвольными в природе, являются продуктом когнитивных конструкций и имеют социальную историю их собственной, романтической любви, ее внезапности, ее физиологического возбуждения, например, изобретенного не более 700 лет назад (Averill, 1985). Даже самосознание, практика самопознания восприятия и действия и «короны» человеческого познания могут быть не такими естественными, как нам хотелось бы верить. Согласно Джулиану Джейнсу (1982), оно, возможно, было изобретено греками когда-то между произведениями Илиады и Одиссеи. Кажется, нет никаких сомнений, мы очень живем, чувствуем и действуем в наших собственных истолкованных реальностях, как это сделали дзен-монахи, но являются ли ученые исключением?

Я считаю, что вышесказанное можно обобщить и на научные занятия. На самом деле, как социологи, мы, естественно, предполагаем значительную свободу в развитии теорий, выводе из них гипотез и политических рекомендаций и их применении к экспериментам и работе с предметами. История коммуникационных исследований связана не столько с самой коммуникацией, сколько с творческими учеными, исследователями, разговаривающими друг с другом и играющими с идеями, об интеллектуальных кругах, которые формируются вокруг определенных теорий или методологий и распадаются, когда работа этой теории или методологии кажется исчерпанной или о социальных институтах, нуждающихся в определенных знаниях. Другими словами, частые пересмотры в организации научных знаний, по-видимому, меньше связаны с «областью», которую они претендуют изображать, сколько с характером сообщества исследователей. Даже Альберт Эйнштейн, который иным образом верил в существование единой и последовательной вселенной ( «природа не играет в игры»), часто подчеркивал, что вселенная, которую мы видим, истолкована творческими учеными, и что такие трактовки, несомненно, предшествуют наблюдениям:

Теперь мы знаем, что наука не может расти из эмпиризма в одиночку, что в трактовках науки нам нужно использовать свободное изобретение, которое только апостериори можно столкнуть с опытом его полезности. Этот факт мог бы ускользнуть от предыдущих поколений, к которым теоретическое творчество, казалось, косвенно вытекало из эмпиризма без творческого влияния свободных трактовок понятий. Чем примитивнее статус науки, тем легче может ученый жить под иллюзией, что он чистый эмпирик. (Pais, 1982: 14)

Априорный характер научных трактовок также востребован в другой критике сложившейся парадигмы, которая, как мы говорили, основана на убеждении, что наблюдения нейтральны к конкурирующим теориям, составляющими единственную основу, на которой должно строиться научное знание и, следовательно, обеспечивающими конечный контроль за тем, что мы можем знать наверняка. По словам Даниэля О'Кифа, который в частности занимается вопросами коммуникационных исследований, критикует сложившуюся точку зрения

что наблюдения являются по своей природе «теорио-обременёнными», что «факты» не являются фактами, не зависящими от концептуальной (теоретической) структуры и, следовательно, не существует теорио-независимого языка наблюдения. Как отмечает Хэнсон (1958), «наблюдение – это «теорио-обременённое» предприятие», и, таким образом, «имеется большее вещей для наблюдения, чем то, что встречает глазное яблоко». (О'Киф, 1975)

В своем обзоре «Путей создания мира» Нельсона Гудмана (1978) W.V.O. Куайн заметил, что физическая теория представляет собой «концептуализация девяносто девяти частей для наблюдения за одной частью», и приходит к выводу, что это сделало бы «природу» бедным кандидатом для «реального» мира (Bruner, 1986:100). Очевидно, что соображения, отличные от независимо созданной реальности, управляют теоретической трактовкой даже в физике и, вероятно, ещё более в социальных науках. Я предлагаю не только то, что многие из этих концепций девяноста девяти процентов в настоящее время учитываются парадигматическими обязательствами по принятой натуралистической парадигме, но, кроме того, это обязательство также бессовестно. Делая объективную и независимую от наблюдателя реальность главным правителем над строением научных знаний, эта доминирующая парадигма фактически освобождает ученых от ответственности за свои трактовки. Действительно, как можно обвинить ученого за нахождение или открытие чего-то, когда человек верит, что кто-то другой, природа или бог, для начала положил это туда? Как ученый мог нести ответственность за простое описание чего-то, когда человек считает, что описание не зависит от того, что он описывает, и просто рисует то, что другие могли видеть?

Нельзя отрицать, что натуралистическая парадигма хорошо служила научному сообществу. Её утверждение о том, что научная практика бесценна и нейтральна, позволила институту науки выдержать политические и религиозные потрясения, но именно эта парадигма сделала науку неотъемлемым генератором потенциально опасных сил в обществе. Эстетический императив, который я предлагаю здесь, направлен на то, чтобы развернуть детерминизм, сделать ученых осведомленными о своем собственном творчестве в трактовании реальностей, с которыми мы все будем жить, и чтобы они могли взять на себя ответственность за свои трактовки. Психологические и политические последствия этого императива, я считаю, серьёзными.

Например, все научные знания имеют социальные последствия. Те, кто генерирует и сообщают научное знание, не должны скрываться за фасадом объективной реальности, которую они фактически создают, а затем отрекаться, а должны брать на себя ответственность за ее трактование. Выступая в качестве члена научного сообщества, мы должны взять на себя ответственность за вид технологии, который вытекает из наших теоретических положений. Б.Ф. Скиннер ответственен за детерминированные обучающие машины и программы подкрепления, которые возникли из его теорий, сократив человека до устройства стимула-ответа. Мы должны взять на себя ответственность за те институты, которые наши результаты исследований поддерживают или помогают развивать. Административные исследования в области массовой коммуникации отвечают за «улучшение» контроля СМИ над огромными аудиториями. Мы должны быть в состоянии принять решение против создания теорий, которые благоприятствуют интересам правящего меньшинства (например, фашистские правительства). Мы должны взять на себя ответственность за образ человека, который мы изображаем в наших теориях человеческого общения и участия человека в социальных делах. Зигмунд Фрейд несет ответственность за то, что изобрел в основном гидравлическую модель человеческой психики с ее приводами, репрессивными механизмами, величинами чувств, детским детерминизмом, который имеет мало места для человеческого творческого самоопределения и, хотя в значительной степени устарел, все еще контролирует то, как люди думают, видят и говорят о себе, в том числе о том, как судьи принимают решения в судах. Если бы другая теория взяла концептуальный вакуум, существовавший во времена Фрейда, мы предположительно увидели бы себя по-другому сегодня. Наконец, именно мы должны взять на себя ответственность за те знания, которые могут быть получены из парадигмы, которую мы выбираем для работы. Все эти ответственности могут быть истребованы только в том случае, если человек осознает свободу, которую отстаивает эстетический императив.

Необходимость взять на себя ответственность за наши теоретические трактовки особенно важна в социальных науках, где теории в значительной степени подвержены овеществлениям, включая институционализацию. Социальные теории касаются людей, и люди, вероятно, будут реагировать на них, либо противостоять им, либо соглашаясь с ними, делая их недействительными или делая их более достоверными. Этнические стереотипы, самореализующиеся гипотезы или определенные принципы эффективного управления (например, Хоторнский эффект) относятся к такому виду. Я упомянул теории Фрейда и Скиннера, которые становятся более истинными, чем больше они публикуются или переходят в технологию. Ниже я коснусь некоторых коммуникационных понятий.
Я хочу упомянуть, что высказанное до сих пор мнение не совсем мое, но, я считаю, оно согласуется с Жаном Пиаже (1970), Хайнцем фон Ферстером (1981, (Segal, 1986)), Эрнстом фон Глазерсфельдом (1981), Нельсоном Гудманом (1978, 1984), Джером Брунером (1986) и связанно с различными менее радикальными формами социального конструктивизма, например, Кеннетом Гергеном (1985), Лутаром Бергером и Томасом Лакманном (1966) и Лакманном (1983), в том числе, возможно, Джесси Делием (1977). Формулировка эстетического императива на самом деле является перефразией фон Фёрстера: «Если вы желаете видеть, учитесь действовать» (1981: 308).

Эмпирический императив


Атрибут «эстетический» был преднамеренно выбран, чтобы учитывать аспект красоты, когнитивно обоснованное удовлетворение чувств без всяких условий. Но сам по себе этот императив может пахнуть солипсизмом, верой в то, что каждый составляет, живет и, в действительности, находится в центре своего собственного мира. Эмпирический императив направлен на то, чтобы ограничить произвол истолкованных реальностей, не делая ссылки на структурированный мир, который мы знаем. Он призывает к активному изучению ограничений, возникающих в процессе толкования:
ИЗОБРЕТАТЬ КАК МОЖНО БОЛЬШЕ АЛЬТЕРНАТИВНЫХ ТРАКТОВОК И ИСПЫТЫВАТЬ ИХ ЖИЗНЕСПОСОБНОСТЬ.
С этим императивом я предлагаю, чтобы жизнеспособные трактовки ничего не говорили о реальности, внешней для нас, кроме случаев, когда они терпят неудачу в некотором отношении, и поэтому мы должны активно стремиться к изучению пределов, за которыми трактовки становятся нежизнеспособными и которые затем не могут служить предпосылкой к действию. Информация заключается в этой негативной форме. Возвращаясь к нашей истории Дзэн, в то время как очевидно, что три монаха очень мало разделяют то, что там драматизируется, также ясно, что нет никакого недоразумения. Путешественник чувствует, что он проиграл дебаты и продолжает путь. Младший брат оскорблен и, угрожая его противнику, прекрасно понимает, почему путешественник хочет покинуть сцену. Получив два отчета о диалоге, старший брат также понимает, почему незнакомец ушел, а его брат рассердился. С точки зрения каждого монаха общение было совершенным, недвусмысленным, отвечало на все соответствующие вопросы, заканчивалось одним из нескольких ожидаемых результатов, и ни один из монахов не имел никаких оснований пересматривать свои трактовки в контексте своего опыта. Таким образом, все три довольно разные трактовки оставались жизнеспособными в том смысле, что они не заставили их наблюдателей столкнуться с трудностями.

Тем не менее, если бы обсуждение продолжилось словами, если бы вмешался старший брат, другими словами, если бы два монаха смогли увидеть себя в контексте, большем, чем требовалось молчаливыми дебатами, скорее всего, один или оба из них испытывали бы проблемы с удержанием их очень своеобразных диалоговых трактовок. Любая неспособность понять, объяснить, предсказать или понять ситуацию указывает на нежизнеспособность трактовки и всегда связана с контекстом. Недоразумение в общении является примером этого. Патологический ответ на это заключается в том, чтобы сохранить трактовку, сузить контекст до того, где она применяется успешно, рассмотреть больший контекст, непонятный или сумасшедший, и оставить парадоксальную сцену. Это то, что принцип неопределенности Гейзенберга применил к науке. Эмпирический императив предполагает активно выявлять и отвергать нежизнеспособные трактовки  или заменять новыми еще не проверенными трактовками. Как бы то ни было, оба монаха не предприняли попыток сделать что-то, что оспаривало бы их концепции, и они не получили бы подсказки друг от друга, которые заставили бы их отказаться от понимания, которое они получили. Дискуссия оставалась в контексте, в котором подтверждалась жизнеспособность их трактовок.

Можно утверждать, что «внешняя реальность», что бы это ни было, всегда «плохой коммуникатор». Он знает только одно сообщение. Он говорит либо «НЕТ» трактовке - когда её предсказания терпят неудачу, либо когда действия, которые она требует, не дают ожидаемых восприятий - или он говорит «НИЧЕГО вообще». Из «ничего» или «без комментариев» невозможно сделать вывод о действительности, адекватности или соответствии трактовки и что-то еще, и это «что-то еще» может поэтому никогда не «раскрывает его» структуру. Эмпирический императив просто призывает наблюдателей постоянно генерировать новые трактовки или расширять, разрабатывать и комбинировать существующие, чтобы выявить опыт ограничений свободы для их построения по своему усмотрению. Не оговаривая, какими являются жизнеспособные трактовки, он (эмпирические императив) предлагает рассматривать их как те, чем они являются: как еще не опровергнутые.

Грегори Бейтсон (1972) предвидел этот императив, связывая её негативную форму рассуждений с процессами эволюции. В биологии эволюция не благоприятствует сильнейшим (что является популярной неверной интерпретацией теории Дарвина, даже если он сам несет ответственность за эту проблему), но выборочно устраняет те организмы, которые не могут выжить в связи с их окружающей средой. У выживших могут быть признаки, которые до сих пор были адаптивными, но вполне могут оказаться неудачными в будущем. У них могут быть и черты, которые совершенно не имеют отношения к выживанию, простые творческие вариации без последствий. Эволюция ничего не говорит о будущих преимуществах чего-либо. Все, что мы можем сказать, состоит в том, что организмы вида, которые выживают, не обладают ни одной из особенностей, которые мешали ему существовать на протяжении всей своей истории взаимодействия в его конкретной окружающей среде. Бейтсон связал теорию эволюции с кибернетическими формами объяснения, которые негативны в том смысле, что они объясняют, почему некоторые трактовки не поддаются сомнению, но не говорят о том, почему работают еще не опровергнутые трактовки.

Эмпирический императив можно также рассматриваться как радикальное обобщение критерия фальсифицируемости Карла Поппера (1959). Заинтересованный тем, как обобщения могут быть поддержаны эмпирическими доказательствами, он явно делает вывод, что они не могут. Никогда нет достаточных данных для поддержки теории, но некоторые из них могут ее отклонить. Признавая это, Поппер предполагает, что проверка (эмпирическая поддержка истинности теории) невозможна и что фальсифицируемость лежит в основе научной процедуры. Позитивисты после него согласились с невозможностью установить степень соответствия между теорией или гипотезой и эмпирическими доказательствами, которые она утверждает, чтобы описать, но (позитивисты) интерпретировали  «нефальсифицированные» трактовки как «подтвержденные» или «проверенные импликации», которые не предполагал Поппер. Хотя критерии фальсифицируемости Поппера не смог оспорить сложившуюся парадигму, он явно не претендует на то, чтобы описывать не фальсифицируемые теории. Этот момент отражен в «Эволюционной эпистемологии» Дональда Кэмпбелла (1974), Петра Скагестада (1978) и в работе Эрнста фон Глейзерфельда (1981).

Логическим следствием эмпирического императива является радикальный отказ от убеждения в том, что трактовки, теории, гипотезы или практические руководства для действия должны описывать что-то точно (в смысле референтной теории языка), особенно за пределом существующей реальности. Жизнеспособные трактовки являются тем, чем они являются, говорят сами за себя и не должны восприниматься как изображающие что-то. Фон Глазерсфельд использовал аналогию ключа в замке, чтобы описать соответствие между трактовкой и тем, что она делает. Может быть много ключей, которые откроют замок, но также много, которые этого не сделают. Ключ не описывает замок, который он открывает.

Среди концептуальных следствий эмпирического императива есть отказ от когнитивного обмена как критерия хорошего общения. Когнитивный обмен, как подобные, схожие или перекрывающиеся когнитивные представления между коммуникаторами, в первую очередь трудно установить. Мы не можем просто открыть чей-то мозг, не разрушая того, что мы хотим наблюдать, и если бы мы могли, мы столкнулись бы с проблемой незнания того, как идентифицировать структуру нейронной активности, к которой, по-видимому, относятся эти когнитивные представления. В истории Дзэн два дебатирующих монаха прекрасно знали, как прошел диалог, и все, что они увидели друг о друге, стали частью их собственной трактовки и предпосылкой для их действий. Тем не менее, старший брат мог видеть различия в двух отчетах, это были бы его собственные трактовки, если бы история рассказывала нам, каковы они. Только если бы он потребовал привилегированный доступ к мозгу двух монахов, он мог бы стать судьей и решить, кто прав или что у них общего, но он этого не сделал, и это часть истории. Я предполагаю, что концепция когнитивного обмена - это социальный миф, импортируемый позитивистской парадигмой в теорию человеческих коммуникаций (и практику?) и неэтичный по двум причинам: во-первых, он поддерживает авторитетные утверждение основанные либо на привилегированном доступе к сингулярной реальности, в которой можно было бы объективно определить совпадающие концепции или когнитивные сходства, либо на способности интерпретировать свои собственные трактовки как достоверные представления о трактовках, принадлежащих другим. Во-вторых, он поддерживает идею коммуникации как одностороннего контроля. Соответственно, коммуникация будет считаться успешной, если отправителю удастся передать его/ее сообщение через получателя и заставляет этого получателя делать, думать или желать того, что он/она намеревался(лась) ему сделать с помощью этих действий отправителя. С этой позиции два монаха, по-видимому, вообще не общались. Несмотря на то, что идеи контроля в коммуникации в самом деле практикуются, и в ней процветают многие социальные институты от рекламы до тоталитарных правительств, для изучения человеческого общения нормативные последствия этой точки зрения являются излишне ограниченными и исключительно подавляющими. Энтони Уоллес (Anthony Wallace, 1961) приходит к тому же выводу, когда он показывает, что когнитивный обмен не является ни необходимым условием для общества, ни желательной особенностью культуры и человеческой коммуникации. Он предлагает комплементарность как лучший критерий для хорошего общения, и действительно, когнитивные системы двух дебатеров, похоже, подобны руке в перчатке, как ключ в замке или подобным двум соседним частям мозаики, заметно касаясь друг друга на краю их истолкованных взаимодействий. Здесь нет необходимости ссылаться на изображение когнитивного обмена, а затем показывать, как мало они сделали.

Как примечание, я могу указать на другой смысл обмена, к которому это не относится. Бывает смысл, вызванный, когда кто-то видит кого-то другого как отдельного, но принадлежащего к тому же целому. Это всегда чья-то самовызывающая часть-целая трактовка и, возможно, не будет когнитивно обменена, путём вызова другой часть-целой трактовки.

Императив самоотнесения


Императив самоотнесения наиболее прямо противоречит второму позитивистскому положению и предлагает:
ВКЛЮЧАЙТЕ СЕБЯ В КАЧЕСТВЕ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ ВАШИХ СОБСТВЕННЫХ ТОЛКОВАНИЙ
Я показал некоторые ограничения существующей парадигмы и должен теперь показать, почему виртуальное реверсирование этой предпосылки имеет большое значение для моей альтернативы.

Позвольте мне начать с очевидного, что ученые по теории коммуникации, независимо от того, являются ли их интеллектуальные корни в гуманитарных науках, в социальных науках или в технических/прикладных науках, они никогда не смогут избежать участия культуры, в которой они выросли, на их наблюдение, теоретизирование, взаимодействие и изменение. Мы извлекаем из этого участия наши проблемы, решаем их с помощью инструментов, которые мы приобрели у других и снабжаем полученные нами знания в контексте, в котором возникла проблема и к которой она может быть применена. Участие цикличное и включает нас как часть этого цикла. Цикл может быть небольшим, когда мы применяем наши знания к себе, чтобы стать лучшими коммуникаторами, более эффективными учителями или более осведомленными о человеческих отношениях. Цикл большой, когда наш вклад в знания считается полезным студентами, публикуется и читается другими, помогает решить социальные проблемы или сыграть важную роль в институтах, которые в конечном итоге вознаграждают нас за статус и исследовательские возможности. Чтобы понять эти общие понятия, концептуально требует от нас разработки трактовок, которые включают наши собственные трактовки как составные части.

Можно оценить трудности рекурсивной теории трактовок, когда просят описать карту, которая включает создателя карты, которая должна поэтому включать в себя когнитивную карту, которую имеет создатель карты, из карты, которую он создает, которая, конечно, содержит карту карты карты и т. д. Самоотносимость легко приводит к бесконечной регрессии, в которой различие между картой и ее создателем исчезает в процессе картографирования. Именно это и подразумевает императив самоотнесения. Наблюдатели, действуя на объект, наблюдают за тем объектом, на который воздействовали, и который в ответе за трактовку того, что они испытывают, способствуют воздействию на наблюдаемый объект, в конечном итоге они сами оказываются отражены в объекте, который они создавали.

Исторически сложилось так, что причина исключения наблюдателей из области наблюдения была не просто произвольной навязчивой идеей. У нее был свой корень в неспособности справиться с только что описанной порочной цикличностью и бесконечной регрессией. Уайтхед и Рассел (1910) неявно признали эту неспособность, изобретая свою запретительную Теорию логических типов. Однако эта ситуация изменилась благодаря доказательству Геделя (1962 г.), исчислению фон Фёрстера (1981 г.) бесконечной регрессии и теории поведения Эйгена, Законам формы Спенсера-Брауна (1979) и исчисления самоотнесения Франсиско Варела (1975). Все указывает на разные решения того, что раньше рассматривалось как проблемы, связанные с самоотнесением.

Прежде чем вдаваться в подробности эпистемологического значения этого императива, позвольте мне перейти от глобальной самоотносимой цикличности к микромиру нашей дзен-истории. Мы отмечаем, что существует правило: «Если блуждающий монах победит в дебатах по буддизму, он может остаться в храме». Это ограничивает контекст интереса в дискуссии. В трех монашеских трактовках известный им окружающий мир и мир вне этого контекста, считаются само собой разумеющимися или не имеют отношения к дальнейшей дискуссии. Первоначально оба брата и незнакомец едва знают друг друга, и эта нехватка знаний никого не беспокоит и не представляет интерес к монашеской жизни. Все, что должен узнать диалог, заключается в том, может ли незнакомец остаться в храме. Это знание заключается в конечной последовательности изменений. Оно является процедурным и терминальным, если вы хотите, и не связано с тем, что существовало до дебатов. В ходе обсуждения разворачиваемая трактовка странника делает младшего брата победителем, а трактовка младшего брата заставило его убедиться, что путешественник оскорбительный негодяй. В последовательности изменений дебаторы формировали различные концепции своих противников, которые сходились на двух разных, но полностью комплементарных, самостоятельно созданных дебаторами, реалиях.

Почему, в частности, принцип неопределенности Гейзенберга предполагает, что эта изменчивая форма наблюдения не будет поддаваться научным наблюдениям и измерениям, тогда как монахи найдут совершенно нормальную процедуру для получения знаний друг о друге? Я думаю, что это опять-таки связано с существующей онтологической парадигмой. Вера в независимую от наблюдателя реальность делает естественной задачей науки получение описаний состояния того, что существует, положение и скорость частиц в квантовой физике, взгляды избирателей, поддерживаемая теория социальной организации (Аргирис и Шон, 1974). Принцип Гейзенберга устанавливает ограничение на возможность получения описаний состояний путем наблюдения извне. Но если мы больше не заинтересованы в описании того, что существует (достижение критерия фальсифицируемости Поппера в его более радикальной форме нашего эмпирического императива больше не преследует) и сосредоточимся вместо этого на операциях, приведения собственного опыта в точку принятия решения, как монахи по факту и сделали, тогда принцип Гейзенберга больше не применим. В очень важном смысле императив самоотнесения принуждает нас к цикличным изменениям и в попытках получить представление в этих условиях, мы делаем то, что хотим знать или, по крайней мере, влияем или вносим вклад в эти создания, и поэтому мы являемся одновременно причиной и следствием того, что мы наблюдаем.

Условие, когда причина и следствие наблюдения является общими для многих социальных ситуаций, и только сила существующей парадигмы препятствует тому, чтобы ученые связывали свои собственные действия с вызванными ими наблюдениями, а не разбирались с более длинными последовательностями таких самовызывающих условий. Мы не можем помочь людям, когда мы применяем анкетирование, чтобы выяснить, что они думают. Другое дело, если взаимодействовать с собеседниками, повысить их осведомленность о задаваемых вопросах, сосредоточить их внимание на чем-то, чтобы не произошло с ними, и заставить их выбирать среди альтернатив, которые могут быть чужды их мышлению. Николас Бейтсон (1984) справедливо предположил, что мы не собираем данные опроса, но мы их трактуем. Гораздо более очевидные ситуации - терапевтические вмешательства, при которых терапевты узнают о своих пациентах, когда они взаимодействуют с ними, одновременно пытаются изменить их отношение или поведение. Принятие решений в управлении также обычно не может дождаться сбора всех данных, а затем измельчения их путем оптимизации исчисления. Типичный процесс запроса в управлении может начинаться с первоначально слепых действий и давать некоторую информацию взамен, продолжается несколько более информированными действиями и дает дополнительную информацию взамен и т.д. И, скорее всего, будет напоминать психиатрическое взаимодействие, чем линейные информационные процессы.

Хочу отметить один методологический подтекст и три концептуальные возможности. С методологической точки зрения будет важно перейти от выявления и описания состояний к привлечению операции в процесс взаимодействия. В этом процессе исходное положение обычно менее важно и часто, конечно, неизвестно, чем его конвергенция к некоторому равновесию или Собственному Поведению, которое устойчиво при повторных применениях самой операции, которая приводит к этому процессу. Фактически, когда достигается стабильность, логическая разница между операцией и операндом, наблюдателем и наблюдаемым, создателем карты и картой или даже психиатром и клиентом (как концептуализируется одним по отношению к другому) перестает различаться и исчезает в стабильных "объектах" или концепциях, активной частью которых является наблюдатель. Для реализации этого в нашей исследовательской практике требуется новый комплекс процедур трактовки и анализа данных.

Среди круговых трактовок, поощряемых императивом самоотнесения, является автономия. Концептуально автономия означает самоуправление и в оперативном плане включает в себя сеть коммуникаций между частями системы, поведение которых полностью состоит из этой сети участвующих компонентов. Самоотнесение в этом понятии автономии вновь очевидна. “Состоит” значит “определяется изнутри” и это является признаком автономной системы, что их организация не может быть объяснена с точки зрения агентов, причин, контроля, управляющих извне. Однако позитивистская парадигма, которая требует различия между причиной и следствием, зависимыми и независимыми переменными, определением и определяемым, контролером и контролируемым, не может описывать тем более видеть участие ученых в автономную систему, которая является операционно закрытой.

В нашей Дзен-истории трактовки, которые возникают в рамках двух спорящих монахов, автономны. Благодаря старшему брату мы знаем, что споры сходятся в знании того, приветствуется ли незнакомец или должен уйти. Но то, как монахи трактуют квалификацию друг друга и характер реальностей, которые появляются в их заключительном отчете, кажется, объясняется из ниоткуда, кроме как ссорой дискуссии, которая направляет ее собственное развитие.

Второй концепцией, которую я хочу связать с императивом самоотнесения, является самореализация. Он имеет тот же префикс, что и вышеуказанные самоуправление (автономия), самоопределение, самоорганизация, самопостроение (-автопоэзис) , саморефлексия (самоанализ) и т. д. С обыденных терминах, самореализация - это использование собственного потенциала, чтобы утвердить себя в контексте других, способность выделиться. Тем не менее, этот процесс можно рассматривать только как свойство трактовки, включающего себя в общении с другими людьми и во взаимодействии с другими вещами, которые конвергируют, по мере того, как оно разворачивается в сторону все более взаимодополняющей циркулярности и все более отчетливого "я". Каких-либо объяснений самореализации в терминах врожденных свойств организма (Хомский о языке), в терминах ответов на стимулы (бихевиоризм Б.Ф. Скиннера), в терминах способа производства (исторический детерминизм К. Маркса), в терминах ранних приобретенных драйвов (психологический детерминизм Фрейда) противоречит самому понятию самореализации и, возможно, я мог бы повторить предложение Юргена Хабермаса о том, что Фрейд с его изобретением психологических детерминизмов дезертировал и разрушил свою собственную идею психоанализа как процесса, в котором человек понимает, чем он/она является. Императив самоотнесения позволяет, если не поощряет освобождение от односторонних внешних детерминизмов.

Я не могу не упомянуть о возможностях трактования понятия разума Грегори Бейтсона (1979), которое было бы немыслимым начинанием в позитивизме. Свободно транслируя его идеи, мозг содержит комплекс циклов, определяющих чрезвычайно творческую, активную и автономную роль познания в трактовке и вычислении реальностей (которые можно рассматривать для начала как расположенные внутри мозга). Но нервная система также открыта и может соединяться с цепями большого разнообразия окружающих сред, с которыми она взаимодействует и через которые она становится хотя бы частично закрытой. Возникающая цикличность (включающая части мозга и части окружающей среды) развивает свою собственную мудрость и сходится к стабильным мульти-вселенным, каждая из которых со своими собственными цепями, взаимодействиями и комплементарностями. Разум, предполагает Бейтсон, является не свойством мозга, а цепями, в которых он может принимать участие. Есть разум в познании, но также, возможно, в обществе, экологии и природе. Самоотносимые петли являются его базовыми единицами.

Этический императив


Три императива, данные до сих пор, позволяют научным наблюдателям взять на себя ответственность за свои собственные творения, призывают их стремиться испытать нежизнеспособность своих трактовок и предполагают, что они включают себя в них, таким образом, операционализируя понятиями автономии, самореализации и разума. Но в этих условиях общение все равно может быть по существу монологом с другими коммуникаторами, играющими комплементарную, но, возможно, уступающую роль в самоотносимом цикле, логика все же может быть монологической, причем каждый коммуникатор способен занимать более высокие позиции в своей собственной мульти-вселенной. Два спорящих монаха могли быть так же далеки друг от друга, как марсианин и дельфин, каждый воспринимая другого как объект, как машинное творение, которое он может сформировать в процессе обретения понимания себя по отношению к другим. Примечательно, что два монаха не рассматривали свои собственные истолкованные реальности как одну из многих возможных, и гораздо меньше они размышляли о трактовках, используемых их оппонентами.

Стандартная методология исследования коммуникации печально известна тем, что позволяет ученым создавать любую идею исследования, любые новые теории, которые они могут пожелать проверить, или любой новый эксперимент, исследование или контент-анализ, которые могут дать желаемые доказательства, пока в то же время относительно наблюдаемых предметов, люди, которые могли бы быть и фактически могут быть учеными сами по себе, как устройства ввода-вывода, переменные которые должны быть связаны, коррелированы, объяснены, предсказаны или учтены. Делия (1977) правильно обозначил тип исследования этой традиции, которая благоволит к “переменным исследования”. Но то, что действительно лежит в основе этих трактовок, - это фундаментальное неравенство в концепции учёных наблюдателей и наблюдаемых субъектов. Это неравенство в когнитивных способностях, на которое мы претендуем сами и в котором отказываем нашим объектам, ошеломляет и граничит с институциональным угнетением. В небольших масштабах Рита Этвуд и ее ученики (1984) заметили это, когда пытались взять интервью у женщин о том, как изменился образ женщин на телевидении. Начав со сложного набора категорий контент-анализа, они вскоре столкнулись с тем, что у самих опрошенных были гораздо более сложные и детальные концепции, чем те, которые исследователи имели в своём распоряжении. Это фундаментальное неравенство также лежит в основе большей части обоснованной критики западных социальных исследований, применяемых к развивающимся странам. Например, когда исследование турецкой деревни разработаное в далёком Гарвардском университете, когда целая армия обученных интервьюеров вдруг опускается на ту деревню, без предупреждения, чтобы сохранить деревню в "естественном состоянии" и оградить жителей от общения друг с другом об исследовании, и, когда данные затем прилетают в Бостон, чтобы быть перетертыми через сложный компьютер, который назначает каждого селянина на точку в многомерном пространстве, в котором их собственные творческие способности и знания безвозвратно похоронены, результаты не могут выявить ничего, кроме того, что хотели услышать создатели исследования, делая невозможным творческое участие субъектов.

В том, что стало известно как Совместное Исследование или, как выразился один из моих студентов, "Социально Общее Исследование" (Альфонсо, 1983), это неравенство стало целью сознательных усилий по переформлению основных исследовательских предположений. Пауло Фрейре (1972 , 1974) утверждает, что роль тех, кто привержен этой форме исследования, заключается не в том, чтобы фабриковать освободительные идеи и приводить их в сообщество, а в том, чтобы приглашать людей творчески участвовать в процессе, который включает прежде всего понимание (сознательность) реальности, в которой живут эти люди. В такой исследовательской деятельности субъекты признаются как имеющие собственный разум и имеющие возможность участвовать в процессе общения, который заканчивается знанием о себе самих как личностях и как сообществе.

Я утверждаю, что и ученые, и обычные люди имеют возможность участвовать в социальных реалиях их совместных трактовок. Эти реальности могут быть разными по содержанию, но не в том, что они должны признавать способность каждого человека думать, толковать свои собственные реальности, действовать и общаться о них друг с другом. Поэтому принципы общения должны быть применимы как к людям, о которых мы теоретизируем, так и к нашему собственному процессу знакомства с ними.

Я мог бы упомянуть попутно о благонамеренных усилиях этно-методологии. Хотя она, вероятно, наиболее справедлива по отношению к коллективным реальностям, истолкованным коренным населением, она не включает наблюдателя в это описание и тем самым описывает эти реальности извне и, как правило, исключает связь между наблюдателем и наблюдаемым.

Взгляды наблюдателей-наблюдаемое отношений (первые три из Салмонда, 1982)

Этот процесс является отправной точкой для решения этического императива, который я предлагаю. Когда два человека встречаются, наблюдают друг за другом и общаются друг с другом, точно так же, как это делали два монаха, каждый из них может рассматривать другого как простое средство, с помощью которого каждый осознает себя и сохраняет свое высшее и эгоцентричное положение. Существующая парадигма через свои предпосылки встроила это неравенство в свою собственную методологию. Я предлагаю, чтобы распространенность этой парадигмы, даже в повседневной жизни, привела нас к разработке коммуникационных теорий и их применению в нашем собственном мире таким образом, чтобы это неравенство стало реальностью.

Однако, когда два человека общаются друг с другом о своем положении (ситуация, в которую ученый-натуралист не может быть вовлечен, по крайней мере, не в контексте социального исследования), тогда уже невозможно для обоих быть превосходящим другого, так и оставаться в центре своей собственной реальности. То, что нарушается такой коммуникацией, - это то, что фон Ферстер (1981:307) называет принципом относительности, который призывает к отказу от гипотезы, которая справедлива для каждого из двух отдельных случаев, но не для обоих из них вместе. Соответственно, как только наблюдатель, претендующий на самостоятельность трактования своей реальности, выдумывает другого наблюдателя, претендующего на такую же автономию для себя, первый уже не может оставаться сингулярно автономным. Следовательно, этический императив:
ПРЕДСТАВЛЯЙТЕ ЛЮДЯМ, КОТОРЫЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ В ВАШЕМ ТОЛКОВАНИИ, ТУ ЖЕ АВТОНОМИЮ, КОТОРОЙ ОБЛАДАЕТЕ ВЫ САМИ, ОБЪЯСНЯЯ ИХ ПОВЕДЕЛЕНИЕ.

Интересно, что марксистская теория знания запутана в неравенствах, которых этот императив пытается избежать. Одно из таких неравенств можно увидеть в следующем парадоксе: краеугольным камнем мышления Маркса является то, что всё знание необъективно из-за идеологии наблюдателя, и поэтому его поверхностному значению никогда нельзя доверять. Это кажется правдоподобным и хорошо послужило критической теории. Однако она может быть принята в качестве референтно верной только в том случае, если утверждение не относится к его инициатору или стороннику, который должен иметь (имел) непредвзятый доступ к фактам, в которых отказано всем остальным. Утверждение верно для всех знаний, только если некоторые знания исключены. Теория логических типов Рассела разрешает этот парадокс, превращая марксистов в исключительных наблюдателей, а тех, к кому это утверждение относится, в жертв обмана. Этический императив в каком-то смысле радикально эгалитарен и предполагает, что заявление должно быть применено и к утверждениям Маркса. Это имеет смысл только в том случае, если его общность и его самоотносимость принимаются к его следствиям.

Я заявляю, что принятие этического императива участниками социального процесса, превращает общение в диалог. Одним из концептуальных следствий этого императива является то, что он позволяет моделировать одну из фундаментальных основ значимых социальных отношений: уважение и эмпатию, - не как отдельная переменная, коррелирующая с коммуникативным успехом, а как свойство тех самых трактовок, в рамках которых происходит диалог. Другой заключается в том, что даже простых альтерактивных понятий коммуникации недостаточно и их необходимо заменить рекурсивными трактовками реальности, в которых мульти-вселенная одного коммуникатора встроена в мульти-вселенную другого. Бесконечный регресс, который это влечет за собой, разрешается процессом, который можно было бы назвать диалогом. Он не подразумевает такие цели, как убеждение, манипулирование или контроль, он скорее означает быть вместе во взаимном уважении, сопереживании и заботе о личности других так же, как и о своих собственных.

Рисунок 3 служит для сравнения полученных научных наблюдений других с процессами, которые предлагают эстетический, этический императивы и императив самоотнесения. С его приверженностью к единой и независимо наблюдаемой реальности и исключительно (оперативно определенному) референтному языку, натуралистическому наблюдателю кого-то другого рекомендуется представлять это другое как наблюдаемый объект, который должен быть проанализирован как нечто совершенно отличное от этого наблюдателя:
Представление = Наблюдать (Объект)
Это одношаговое применение деятельности "наблюдать" прямолинейное и простое. В противоположность этому и в правой части этой фигуры новая парадигма предполагает, что каждый наблюдатель участвует в циклическом процессе, посредством которого они понимают или трактуют себя в отношении к другому наблюдателю (наблюдателям) с возможностями трактования, такими же, как и их собственные. Другими словами, чтобы инициировать процесс, первое приближение к Самотрактованию достигается путем наблюдения (или применения операции "наблюдать") за Собой и его Другим:
Самотрактование 1 = Наблюдать (Сам + Другой)
и это будет продолжаться так долго, пока продолжается императив самоотнесения.

Однако, если это Сам и этот Другой реализуется как ничто иное, как трактовка, которая получается как таковая из истории наблюдения взаимодействий с другими, мы находим Второе Приближение к самотрактованию, включающее операцию "наблюдать", примененную дважды к себе и другому:
Самотрактование 2 = Наблюдать (Самотрактование 1 + Другой-трактование 1) = Наблюдать (Наблюдать (Сам + Другой)+ Наблюдать (Другой+Сам))
В продолжении взаимодействия между наблюдателями, их соответственно самих и других являются неоднократно и в интерактивном режиме ретрактованы и стали, таким образом, продуктом итеративной последовательности встроенных операций, в которых оригинальная личность и оригинальный другое исчезает в фоновом режиме, принося в взгляд рекурсивный процесс наблюдения, который, учитывая ограничения, включенных в эмпирический императив, является именно тем, что трактование влечет за собой.
Трактовка = Наблюдать(Наблюдать(… Наблюдать(Сам+Другой) … ))
и принимая одно налюдение во времени, если следует, что:
Трактовка Налюдать(Трактовка)
или:
Трактование = Трактование Трактовок
Процесс и продукт направляют друг друга в пределах ограничений, на которые указывает эмпирический императив.

Методологические последствия этих императивов начинают проявляться в виде совместных исследований, в ходе которых члены общины участвуют в диалоге, что приводит к повышению компетентности сообщества понимать себя, разрабатывать и пересматривать, по мере необходимости, свои собственные коллективные реальности, оставляя его членам возможность создавать свои собственные комплементарные трактовки и реализовывать себя в них. Исследователи, которые принимают этический императив, являются более посредниками, чем эксперты, которые знают в силу своей позиции и подготовки. Это участники, которые привержены процессу диалога, не беря на себя все полномочия, чтобы определить его направление. Они обладают эмпатией, которая позволяет им переключать позиции и видеть мир, включая себя, через трактовки кого-то другого. Этический императив позволяет любви быть частью процесса.

Социальный императив


Что происходит сейчас с объективностью, с той несомненной правдивостью научных представлений, на которых современное общество строит свои институты, свои технологии и служит или обслуживается своими членами? Что можно положиться, после "падения" доминирующей парадигмы, которая опиралась на это понятие истины? Как оспариваемая парадигма расценивает богатство знаний, которые нам исторически хорошо послужили? Позвольте мне набросать возможный ответ, который затем приведет к моему пятому и последнему императиву.

Когда человек принимает эстетический императив и видит реальность как трактованную или изобретенную наблюдателем, чтобы видеть, внешняя реальность, на которую опирается натурализм и в которой позитивистский наблюдатель находит или обнаруживает "интересные вещи” для описания, также должна рассматриваться как трактовка или изобретение. Его используют те, кто либо не знает о своих творческих поступках, либо не желает брать на себя ответственность за собственные творения. Есть веские причины для неосведомленности о трактуемой природе реальности. Во-первых, неэффективно пересказывать каждый раз, когда хочется использовать концепцию, всю интерактивную историю ее трактовки. Жизнь иногда легче без этого осознания. Отделение философии науки, которая поднимает, обсуждает и пытается урегулировать вопросы генезиса и приемлемости научных объяснений, от практики научных исследований удобно делегирует это внимание специализированной группе в академическом сообществе, тем самым освобождая рядового исследователя от необходимости заниматься этими вопросами. Вторая причина заключается в том, что научные наблюдатели унаследовали большинство своих концепций и процедур, не зная о том, что они были созданы другими, которые, возможно, жили много поколений до них. Оторвавшись от процесса творения (Бергер и Лакманн, 1966), они уже не видят, что к ним приводит, и потому воспринимают социальный продукт как неоспоримый факт. Третья причина заключается в том, что трактовка не размещается одиноко только внутри наблюдателя. Коммуникация-это интерактивная трактовка реальностей, в том числе и коммуникаторов в них, и создала такие объекты, как язык, технология и социальный институт, которые уже не легко воспринимать как условные или человеческие трактовки. Они живут своей собственной жизнью, часто вне самостоятельного познания отдельных ученых, и, возможно, поэтому, по-видимому, непреодолимое существование, которое трудно осознать. Это не оправдания недостаточной осведомленности, но, возможно, объяснения.

Причина нежелания ученых брать на себя ответственность за свои творения сложна и не может быть подробно изложена здесь, за исключением того, что готовность взять на себя эту ответственность предполагает осознание этой возможности, которая не поощряется в соучастии между натуралистической парадигмой и институциональной ролью западного научного предприятия.

Мнение о том, что внешняя реальность является изобретением, подразумевает, что объективность также должна быть изобретением, которое коренится в том самом обществе, в котором знания, подлежащие оценке, также трактуются и применяются. Объективность, таким образом, вовлечена в свой собственный цикл самоотнесения и подчиняется динамике, присущей этой реализации. Просто заменить слово "объективность “словом "интерсубъективное соглашение", которое означает этот социальный корень, не совсем отражает динамику и эмпирические ограничения, о которых идет речь, и я хочу отметить это вкратце, разрешив концепцию соглашения и стабильности, соответственно.

В соответствии с существующей парадигмой два наблюдателя должны сначала согласиться взглянуть на некоторую вещь, прежде чем они смогут сопоставить свои описания этой вещи и решить, был ли один или оба обмануты иллюзиями восприятия или смещениями измерений. Это соглашение связано даже с убеждением, что Единая реальность верховенствует. Трудно представить себе объективность без этого соглашения. Но что означает утверждение "Я с вами согласен"? Как оно используется? Строго говоря, это не может означать обмен восприятиями, мыслями или суждениями, поскольку, как я утверждал, нет никакого способа установить, являются ли две когнитивные модели одинаковыми, похожими или перекрывающимися. Я предлагаю поэтому, что утверждение о соглашении, взаимно подтвержденное, скорее всего, указывает на то, что каждый из двух наблюдателей достиг удовлетворительного уровня взаимопонимания и слаженности в своей собственной трактовки, что мы имеем трактовки, которые не вызывают ни у кого из них сомнений, что никто из них не склонен продолжать тестировать потенциальную нежизнеспособность этих трактовок, то есть достаточная определенность в их "годности", всё это таким образом указывает на удовлетворительный уровень комплементарности.

За исключением коротких или прерванных встреч, все человеческое общение в конечном итоге сходится к комплементарным трактовкам, независимо от того, является ли Собственное Поведение в результате этих трактовок конфликтным, гармоничным или адаптацией к совместно созданной технологии. Комплементарно влечет за собой определенный уровень стабильности или ожидаемости во взаимодействии с другими, при опыте которых соответствующие трактовки больше не рассматриваются как угроза жизнеспособности друг друга и больше не нуждаются в разработке или адаптации. Комплементарность подразумевает своего рода самоочевидное закрытие и вызывается во всех трактовках, которые связывают наблюдателей друг с другом через среду, включая среду, которую они разделяют (в смысле, что каждый видит друг друга как части одного и того же целого). Язык, технологии и социальные институты приобрели такую устойчивость, обеспечивают среду, через которую мы видим, как мы общаемся друг с другом и определяем наши роли в этих трактовках, используя такие изобретения, как физические законы, лингвистические правила и социальные конвенции, чтобы наши трактовки были согласованными и подходящими. Комплементарность, вероятно, является наиболее важным следствием повседневного человеческого общения, а также процесса научной практики.

В новой парадигме, я считаю, необходимо заменить полученное понятие объективности, но не безусловным поиском комплементарностей (которая может включать объективность как частный случай). Для того чтобы оценить ущерб, причиненный неквалифицированной заменой, необходимо, во-первых, осознать огромное разнообразие когнитивных трактовок, которые могут быть изобретены людьми, и огромное разнообразие языковых форм, технологических структур и социальных институтов, которые могут развиваться и быть опробованы. Это разнообразие далеко не исчерпывается нашей собственной историей. Надо также понимать, во-вторых, чрезвычайные реификационную (материализационную) силу социальных теорий. Мы знаем, что предсказания могут влиять на то, что предсказано, теории коммуникации могут влиять на то, как люди общаются друг с другом, теории подсознания могут создавать классификации и методы лечения психических заболеваний, политические теории могут создавать новые или разрушать старые правительства и т. д. Я говорю возможно, только если эти теории убедительны, то они сбудутся путем реификации. Объективность, на которую опирается позитивистская парадигма, ослепила социальных исследователей от восприятия реальности как наблюдателя, зависимого, в значительной степени от их индивидуальных или коллективных действий или как выдуманного и, таким образом, ограничивающего изнутри научное предприятие. Но опубликованные социальные теории будут иметь социальные последствия, хотят они того или нет (даже их общественное неприятие можно рассматривать как таковое). Комплементарности будут проистекать из убедительно представленных знаний, и такие комплементарности могут в конечном итоге ограничивать научные исследования, но уже извне. Они могут подавить то самое творчество, которое их породило, и затормозить ту самую человечность, которой они должны были служить. Это сводится к тому, что критерии, которые мы принимаем для оценки трактовок, которые мы вводим в наш мир, не должны приносить постоянство без гарантии сохранения свободы, если только не дальнейшего освобождения от исторических притеснений. Фундаментальное свойство диалога состоит в том, что он дает комплементарность (которая дает нам трактовку и определенность), защищая творчество, чтобы размышлять и преодолевать любые недостатки, которые мы вынуждены или выделили для рассмотрения в наших трактовках. На уровне научного диалога (и я бы не возражал, чтобы он распространялся на все социальные ситуации) я предлагаю социальный императив читать так:
В ОБЩЕНИИ С ДРУГИМИ, ПОДДЕРЖИВАЙТЕ ИЛИ РАСШИРЯЙТЕ ДИАПАЗОН ВОЗМОЖНОГО ВЫБОРА.
Фильм" Мой ужин с Андре " содержит яркое описание тех качеств, которыми могут обладать социальные концепции и институты, овладевая собой через практику и сходясь к состоянию комплементарно годных, из которого уже невозможно было бы выйти:

.. он спросил меня: "Откуда вы?" Я ответил:" Из Нью-Йорка.” Он: “Ах , Нью-Йорк, да… очень интересный город. А много ньюйоркцев вы знаете, которые говорят, что хотят уехать из Нью-Йорка, но никогда не уезжают? " И я говорю: "О, да." А он:" А почему по-вашему они не уезжают?" Ну, я и изложил ему несколько различных банальных теорий. Он говорит: "Не думаю, что всё обстоит именно так.“ ... "Я думаю, что Нью-Йорк-это новая модель концентрационного лагеря, которую построили сами ньюйоркцы, там они и узники, и охранники. Они гордятся тем, что они построили. Они построили собственную тюрьму, там они и существуют в состоянии шизофрении, когда они одновременно и те, и другие. И в результате они в не состоянии покинуть тюрьму из-за того, что не в состоянии ее видеть как тюрьму. " Потом он сунул руку в карман,  достал семя дерева, и сказал: "Это сосна. " Положил её мне в руку и сказал: "бегите, пока не стало слишком поздно."(Shaw and Gregory .. 1981: 92-93)

Заключение


Хотя использование слова позитивизм или натурализм в последнее время приобрело дурную славу, его предпосылки по-прежнему пронизывают большую часть наших социальных исследований, влияют на язык, который мы используем, и через него технологии, которые мы разрабатываем, и институты, которые мы поддерживаем. Полученные парадигматические ограничения на построение научной теории вынуждают общественные науки все больше становиться социально неуместными и отдавать контроль над тканью нашей жизни неприемлемой метафизике. Но когда один отрицает эти предпосылки , как я это делал, превращает их в свою противоположность или вверх-вниз, как Маркс мог бы сказать, человек приходит к удивительному выводу, что есть несколько возможных миров, которая эта вездесущая парадигма не позволила нам увидеть, миры, которые мы могли совместно трактовать и взять за это ответственность, миры, в которых другие творческие способности, похожие на наши собственные, миры, в которых мы можем реализовать себя в отношениях с другими, и миры, которые могут поддержать освобождение от истории метафизического детерминизма, не отрицая эмпирических ограничений.

Коммуникация занимает центральное место во всех этих мирах не в смысле контроля, которому позитивистская онтология, естественно, отдает предпочтение, а в смысле диалога, непрерывного процесса, который уважает автономию различных трактовок реальности, позволяет каждому участнику опрашивать свои собственные истории и расти вне их. Диалог, пожалуй, самая благородная форма человеческого взаимодействия и общения, ученые должны первыми оценить его выдающиеся человеческие качества.

Мне хотел бы оставить другим возможность дать имя этой новой парадигме. Для Эрнст фон Глазерсфельда это является “радикальным конструктивизмом" (1981). Поскольку она может обойтись без метафизического допущения о едином опыте-независимой реальности, некоторые называют ее "реалистичной". Однако многие идеи для этого предложения, особенно самоотносимый и этический императивы, исходят из современной кибернетики, которая всегда понимала себя наукой коммуникации и организации, хотя и особого рода, назвать ее "кибернетической" парадигмой, было бы справедливо.

Каким бы ни было его название, я считаю, что пять императивов инициируют глубокие изменения в нашем научном мышлении, поощряют сложные трактовки и подразумевают самые благородные человеческие проблемы, которые только можно себе представить. Я прошу о сотрудничестве в разработке методологических, теоретических и социальных последствий этой новой парадигмы и в ее применении к научным исследованиям. Я убежден, что если мы, как ученые в области коммуникации, добьемся успеха в этих усилиях, мы сделаем нашу дисциплину не только центральной для всех гуманитарных и социальных наук, но и интеллектуально самой захватывающей.